Реализм Боговоплощения
Наиболее распространенной крайностью культурологического богословия является этноцентризм. Под этим термином понимается убеждение, что богоугодна лишь одна некая конкретная культура, будь то иудейская, европейская, православная или какая-либо иная. Такой подход категорически идет вразрез с постановлением так называемого Иерусалимского собора, приведенным в Главе 15 книги Деяний.
Важно понимать два момента. С одной стороны, человек немыслим вне культуры. Культура формируется самим человеком, и она же – естественная среда его обитания. Мы – порождение своей культуры, и мы же ее порождаем. С другой стороны, Творец – вне творения, но открывается Он человеку исключительно в контексте творения. Более того, Сам будучи вне какой-либо культуры, Он открывается исключительно в контексте определенной культуры!
Человек был создан по образу Божьему. Грехопадение исказило и сам этот образ, и то, как мы его воспринимаем. Но, пав, человек не перестал быть творцом. Он лишь стал ущербным творцом. Все аспекты человеческой сущности поражены грехом – мышление, воля, чувства. Соответственно, грехом поражены и все аспекты формируемой человеком культуры. Идеальной культуры не существует.
Тем не менее, Бог неизменно исторически действует через культуру – будь то древневосточную, древнеизраильскую, вавилонскую, иудейскую, европейскую, восточную и т.п. Он всегда обращается к людям в контексте той культуры, в которой они находятся – будь то Авраам в Уре Халдейском, Моисей в Египте или Иоанн в Иудее. Наконец, Бог приходит к человеку не как сияющее внеземное существо, а как Человек, принадлежащий вполне конкретной культуре, в какой бы роли Он бы ни представал – младенец, подросток, странствующий учитель, страдающий узник. Культура – это та знаковая среда, в которой и происходит встреча человека с Богом.
Прекрасным зримым образом воплощения Бога в конкретном культурном контексте может послужить удивительная картина Джона Милле «Христос в родительском доме» (Sir John Everett Millais, Christ in the House of His Parents, 1849-50). На ней мама утешает случайно поранившегося рыжеволосого еврейского мальчика, Иисуса. Рана на ладошке и капля крови, упавшая на стопу, напоминают зрителю о стигматах – крестных ранах, которые ожидают Господа в будущем. Картина полна религиозных символов: кровь, гвозди, чаша омовения, лестница, треугольник, голубь, агнцы. Тем не менее, написанное в соответствии с эстетической идеологией прерафаэлитов полотно лишено тех условностей религиозной живописи, какими тяготилось академическое британское искусство викторианской эпохи. Здесь все до мельчайших подробностей реалистично – завитки стружки под босыми ногами, сбитые ногти, пораженные экземой руки святой Анны.
Натурализм картины настолько силен, что газетная критика наделяла ее такими эпитетами, как возмутительная и бунтарская. Даже глашатай литературного реализма Чарльз Диккенс назвал картину «низкой, гнусной, омерзительной и отталкивающей». Но в том-то и заключается великая тайна благочестия: Бог явился именно во плоти (1 Тимофею 3:16). Он вошел в мир – мир, полный грязи, болезней, скорбей и страданий, – чтобы взять на Себя все наши немощи (Исаия 53:4). Без понимания этого любые богословские построения будут лишь профанацией.