Корреспондент NEWSru.co.il Алла Гаврилова поговорила с жительницей Мариуполя Надеждой Сухоруковой. Надежда – журналистка, 20 дней находилась под обстрелами и вела хроники блокадного Мариуполя. Она уехала из Мариуполя 16 марта.
«У нас была только гречка. Мы заливали ее кипятком (воду кипятили на улице между обстрелами) и, когда она набухала, ели по две ложки».
Где вы проживали в Мариуполе?
Мы с мужем жили на левом берегу, в Киевском переулке. Но буквально за день до начала войны я приехала навестить маму, проживавшую на Проспекте Мира, и осталась у нее ночевать. Когда началась война, мы сначала надеялись, что скоро закончится. Пока мы так думали, между берегами перестал ходить транспорт, и этот путь стал очень опасным. Поэтому муж все это время оставался на левом берегу.
23 марта, когда я ехала в поезде в Одессу, он смог мне дозвониться и рассказал, что россияне его и очень многих вывезли с левого берега в Безыменне. И пока неясно, как ему вернуться в Украину.
Что значит «вывезли»?
Пришли и сказали, что сейчас будут проводить зачистку. Мол, согласитесь ли выехать на нашу территорию, или мы вас зачистим.
Как проходили для вас первые дни войны?
Мама живет на пятом этаже девятиэтажного дома. Сначала, когда начинались обстрелы, мы выходили в тамбур – небольшой общий коридор, куда выходят две квартиры. Не то чтобы это было безопасно, но подвал в нашем доме на тот момент еще не открыли. У нас нет бомбоубежища, просто подвал с коммуникациями. А в квартире было очень страшно, потому что много окон.
Но поскольку там было опасно, мы переехали в дом к знакомым – в частном секторе. Думали, что частный сектор не будут бомбить. Там уже пряталось очень много людей, дом был очень крепкий. А потом ракета попала прямо в крышу дома, и дом загорелся. Детей, сидевших в подвале, вытаскивали, когда дом уже горел. Но все, кто был в доме, спаслись.
Мы были в этом доме с мамой, племянниками, подругой, мамой подруги и дочерью подруги, у которой второго марта родился ребенок. В том же роддоме, который 9 марта разбомбили.
Когда ракета попала в дом, все дети были в подвале, а мы – в холле. Я сначала подумала, что ракета попала в какую-то машину рядом с домом, потому что мы увидели сильную вспышку. Тут же прибежали соседи с криками: «Вы живы? У вас нет крова». Соседи сказали, что дом уже начал гореть. Началась паника, начали доставать из подвала детей. Мой девятилетний племянник так сильно кричал, что звук его голоса перекрывал вой ракет и звуки взрывов. Он кричал: «Мамочка, я не хочу умирать, пожалуйста, мамочка». Мою собаку вытащила из дома мама подруги. Она надела на голову какую-то кастрюлю, забежала в дом, достала собаку и куртки, и мы побежали обратно к нашей девятиэтажке, к 99-му дому на проспекте Мира.
Когда мы оттуда убегали, было очень страшно, потому что обстрел продолжался. В то время в доме уже открыли подвал, и там скрывался весь подъезд. Люди сидели в отсеках. Там было всегда темно, и мы сделали фитилей из веточки и масла. У кого еще оставались фонарики и батареи, у кого были свечи. Подвал длинный, идет во всем доме и там везде трубы – отопление и воды. Мы поселились в отсеке, где жила азербайджанская семья с 11 детьми. Они уехали. Говорили, что выбрались, но точно никто не знал.
Связи вообще не было?
Связи не было вообще со 2 по 9 марта. Но потом кто-то обнаружил, что «Киевстар» работает, хотя их офис разбомбили. Ходили слухи, что кто-то из сотрудников ходит в офис и заряжает генератор, чтобы у людей была связь. Я не знаю, правда ли это. Но 9 марта я смогла дозвониться сыну, который находился в Черноморске под Одессой, и смогла сказать ему, что жива. Понимаете, пока не было связи, мы вообще не знали, что происходит. О том, что происходит в городе, еще как-то можно было узнать, но об Украине мы ничего не знали. Пока мы сидели в том двухэтажном доме, кто-то смог поймать радио ДНР, а им рассказывали, что Украина уже полностью захвачена.
И когда я стояла и разговаривала с сыном, ко мне подошли двое мужчин и спросили, с кем я разговариваю. Я объяснила, что с сыном, и они говорят: Так спросите у него Киев наш? Одесса наша?». Я передаю, что все хорошо, что Киев наш и Одесса наша, а самая тяжелая ситуация в Мариуполе. Они так обрадовались. Идя, сказали, что всем расскажут.
Какое-то время связь была у одного дома на нашей улице. Это 105-й дом, который ужасно обстреливали и больше всего пострадал. Но мы ходили под обстрелами. Спасибо тому, кто эту связь наладил. Это было чудо, сотворенное человеком.
Как вы заряжали телефоны?
Пока мы жили в том двухэтажном доме, заряжали от генератора, куда добавляли бензин, от машины. К нам приходили люди со всего района и просили подзарядить телефон. Потом заряжать перестали, потому что пытались экономить бензин, чтобы немного топить, но потом, когда обстрел стал совсем плотным, уже боялись топить.
Понимаете, все вокруг обстреливали. И я даже не могу назвать это страхом, это что-то животное. Вы живете в Израиле? Вы же знаете, что такое бомбардировка.
Нет, на нас не сбрасывают бомбы. Я слышу, что у вас сирена. Вам не нужно спрятаться?
Я сейчас в Черноморске. Сирены есть, но город не обстреливают, стреляют далеко. В Мариуполе тревога была только в первые дни, но и они не успевали. Сначала начинали бомбить, а затем включался сигнал тревоги. А потом сирен уже не было, мы просто слышали какой-то скрежет, и знали, что сейчас начнут стрелять. Я не знаю, что это было, но перед обстрелом был слышен какой-то железный звон.
Как вы жили в подвале вашего дома?
Мы практически не выходили. Я только выводила гулять собаку, но очень страшно. В квартире точно оставаться было нельзя. Знаете, я до сих пор, когда хожу по улицам других городов, смотрю и думаю, зачем в домах столько окон…
В отсеке, который нам выделили, мы жили девять, плюс собака. Но так как было очень холодно, то даже хорошо, что нас было так много. Азербайджанцы, проживавшие там до нас, все оставили – одеяла, ковры. Мы так и спали.
Чем вы питались? Где брали воду?
Дело в том, что все запасы сгорели на втором этаже частного дома. У нас была только гречка. Мы заливали ее кипятком (воду кипятили на улице между обстрелами) и, когда она набухала, ели по две ложки. Соли и растительного масла у нас не было.
А с водой нам повезло. Во-первых, поскольку в мамином доме нередко отключали воду, у нее всегда были запасы воды. И плюс мы запаслись в первые дни войны, пока можно было что-нибудь купить. А потом, как говорила мама, нам сама природа помогала и шел то снег, то дождь. В перерывах между бомбежками мы ходили с ведерком и собирали воду из водосточных труб и снег. А еще в наш район какое-то время приезжал почти каждый день, под обстрелами, мужчина с бочкой воды, и к нему строилась очередь. Люди вообще помогали друг другу, как могли.
Никита, Наташа, Анечка
Никита родился 2 марта. Слава Богу, с ним все хорошо. Юля, его мама, уже через несколько дней ушла из роддома, и они сразу пришли в тот наш двухэтажный дом, где мы все время жили. Никита все время был в подвале. У них с собой была смесь, потому что грудь он не брал. Юле мы обрабатывали шов от кесарева перекисью, Никиту купать было негде, и мы просто его протирали влажными тряпочками. Условия антисанитарные, воды нет, темно.
Мы сначала не могли понять, почему она сразу убежала из роддома, но она объяснила, что там были очень большие окна, и она боялась. И вот примерно 5 числа она оттуда ушла, а 9 роддом разбомбили. Юля рассказывала, что там было очень много женщин, уже родивших, которые просто жили в селах под городом и не могли вернуться домой.
Никита был желтенький, но очень хорошенький. Из подвала его не выносили, и ему, конечно, не хватало витамина Д. Но сразу было видно, что парень боевой, как и его папа, воюющий за Украину. И так спокойно было все время, только перед обстрелом все время плакал. Мы уже привыкли, что сначала слышим его голос, потом сразу обстрел. Может, совпадение. Когда в крышу попал снаряд, они схватили Никиту и побежали. И мы в тот день даже не знали, выжили они или нет. Но они выжили и уехали из города за день до нас. Сейчас они находятся в безопасности. Представляете, первые две недели жизни пацан жил в аду. Думаю, он будет сильным и счастливым. И проживет очень долго.
11 марта, мы тогда все еще жили в частном доме, к нам прибежал 13-летний Саша Дидов, сын наших близких друзей, и сказал, что в их квартиру в том же 105-м доме, который все время бомбили, было прямое попадание. Мы спросили, что с его родителями, а Саша говорит: «Мама и папа там, все живы, но папу засыпало, и мама его откапывает. Я только слышал, что мама кричала “Саша, Саша, где ты?”». Мой старший племянник с другом, который тоже жил в этом доме и тоже на девятом этаже, побежали туда… Витя, муж Наташи, умер от прямого попадания осколка, они так и не смогли вытащить его из квартиры.
В том же доме на балконе лежала мертвая бабушка друга моего племянника. Она скончалась от инсульта в первые дни войны. Тогда еще в городе была полиция. Парень спросил полицейских, что ему делать с бабушкой, а они сказали, что сейчас никого не хоронят. Мол, положите ее на балкон. В общем, на этом девятом этаже лежала мертвая бабушка, лежал мертвый Витя и, пожалуй, не только они…
Аню я знала не очень хорошо. И не знаю, что с ней сейчас. Она просто знакома хозяевам того частного дома. Знаю, что у нее были пожилые родители, которых она посещала. А по дороге заходила к нам и просто стояла в дверях, никогда не заходила в комнату. Они с мужем оборудовали в их доме приют в подвале, муж какие-то скамейки сделал, а затем пошел воевать. Кажется, потом она перевезла в этот подвал родителей, но до этого она их все время посещала. Она, очень симпатичная женщина, таяла на глазах. Говорила, что не может есть. Похоже, очень многое видела, когда ходила по городу. Ведь мы потом ехали примерно по тому же маршруту, по которому она ходила к родителям.
«Мы живы – значит, кто-то другой погиб»
С вами в подвале дома 99 на проспекте Мира было двое ваших племянников, девяти и семи лет. Как они это переживали?
Трудно. Истерики, ужас. Но что хорошо в детях – как только они добрались до безопасного места, они будто с себя это сотрясли. Наверное, это у них осталось, и потом нужно им психологически помогать, но они снова стали обычными детьми. А во время обстрелов они были молчаливыми, безжизненными, сонными и очень послушными. Дети такими быть не должны. Наши дети просидели под бомбами ровно двадцать дней, а оставшиеся там и сейчас дети… Я не знаю, что с ними будет. Я не знаю, что с детьми из драмтеатра, на которых сбросили бомбы. Наши актеры даже записали обращение с детьми, которые просят: «Дайте нам зеленый коридор. Перестаньте стрелять». За несколько дней до гибели Вити они с Наташей ходили в театр. Наташа рассказывала, что он [драмтеатр] был набит детьми и женщинами. Она запомнила одну девочку в фойе, лежавшую в комбинезончике на сдвинутых стульчиках и спала. Кулачки под щеку подложила и спала посреди всего этого. Надеюсь, она успела уехать. Мы уже знаем, что погибли, по меньшей мере, 300 человек. А мне пишут знакомые россияне и утешают, что здание театра «не полностью разрушено». Здание…
Когда было еще можно, мы с подругой ездили в Красный крест за памперсами и смесью для Никиты. Офис «Красного креста» был на Торговой улице, которая очень стара. Ее построили в начале XX столетия. Она выстояла и на Первой мировой войне, и на Второй мировой. А россиян она не пережила. Оказалось, что ее полностью разрушили.
Как вы решили эвакуироваться?
Было страшно, когда люди уезжали, а мы оставались. И оставаться было страшно, и уезжать. Мы не знали, удалось ли выбраться выехавшим. Ходили слухи, что дороги вокруг города заминированы. И машина – это хорошая мишень.
Однако стреляли уже постоянно. И оставаться в подвале было невозможно. В ночь на 15 марта мы не спали ни секунды. Бомбили из самолетов, к тому же каждые 10 минут. Слышим сильный гул, он заходит, мы знаем, что сбросят две бомбы. Ждем, пока скинет первую. Зачем-то закрываем голову подушками. Слышим, что где-то задрожала земля. Мы живы – значит, кто-то другой погиб. Самолет заходит вторично, сбрасывает вторую бомбу. Мы думаем, что он полетел заправиться, и мы отдохнем, но через десять минут снова гул. А в ночь на 16 марта было такое чувство, что вокруг уже уничтожают все, и наверняка остался только наш дом. Потом нам поведали, что по городу стреляли с кораблей.
В ту ночь, на 16 марта, было особенно страшно. Мы вообще почему очень боялись ночей. Каждый вечер думали, что ночь не переживем. И уже накануне решили уехать. У моей коллеги, у которой погиб мужчина, в гараже стояла машина. Но водил муж. Поэтому машину вызвалась вести жена моего брата. Но для этого нужно было дойти до гаража около 7-й школы. По мирным меркам это всего пять-семь минут ходьбы, но под обстрелом это очень далеко. Они все равно решили утром уходить. Но все получилось намного удачнее.
Мы по ночам после комендантского часа закрывали подъезд и подпирали еще дверь огромной балкой. По проспекту Мира уже ездили танки с этой буквой Z, и мы боялись, что оккупанты зайдут в наш дом и будут отсюда вести бои. И вот ранним утром девушки уже собрались выходить, и тут в дверь начали стучать и кричать нашу фамилию. Оказалось, что за нами двумя машинами приехали друзья.
Мы всегда спали в одежде и обуви и с маленькими сумочками, в которых лежали документы. Так и загрузились. Только взяли с собой сало. Несоленое сало, которое нам кто-то дал, чтобы мы добавляли его в кашу. А друзья, которые за нами приехали, везли с собой картошку.
Зачем? Вы ведь поехали на «большую землю».
Я не знаю, почему мы брали еду. Наверное, на тот момент просто еда и вода была для нас самая важная.
Уезжать было очень страшно. Мама еще вдруг, стоя у подъезда, принялась отказываться садиться в машину, говорила, что мы не поместимся. Поместились, конечно. 16 человек на двух машинах.
Знаете, мне сейчас россияне пишут в Facebook какую-то чепуху о том, что это наши военные людей из города не выпускают. Это неправда. Более того, наш украинский блокпост, который был на выезде из города в сторону Мангуша, был разбомблен, его сравняли с землей.
И вот когда мы уехали, мы увидели, сколько людей лежат на улицах, во дворах. Просто лежат мертвые люди, иногда чем-то укрытые.
А когда мы выехали в Приморский район, который меньше пострадал, мы вдруг увидели на улицах живых людей. Даже какую девочку с собакой. У нас в районе на улице были только мертвые.
Хорошо, что наши девочки не пошли за машиной. Когда мы уже выехали из города, моему сыну позвонила по телефону жена моего двоюродного брата и сказала, что Рома погиб. Вышел за водой и начался обстрел. Ее вскоре после этого увезли, и она так и не смогла сказать шестилетнему сыну, что отец погиб. Савва ничего не знает и пишет папе СМС-ки. Но мы знаем, что он погиб. А сколько людей ничего не знают о своих близких…
Они воюют с женщинами и детьми, потому что мужчин боятся. От чего они нас освобождают? От наших домов? Близких? Жизни? От города нас уже «освободили».
Источник: ieshua.org со ссылкой на newsru.co.il
