Журналист Владимир (Меир) Иткин, живущий с 2018 года в Хайфе в Израиле, поговорил с семьей, которая сбежала из блокадного Мариуполя и репатриировалась в Израиль. В настоящее время эта семья проживает в одной из хайфских гостиниц, номера которой были предоставлены новым репатриантам из Украины. Бывшие мариупольцы рассказывают о жизни в заблокированном городе, обстрелах, зачистках, трупах на улицах и особенностях российской эвакуации.
Рассказывают: Сергей – экономист металлургического комбината «Ильича», Света – риэлтор и основатель небольшой фирмы по производству веганского шоколада, и Саша – студент исторического факультета Киевского национального университета.
Источник: ieshua.org со ссылкой на newsru.co.il и Facebook Meir Itkin
Насколько я понимаю, Мариуполь был плохо с 2014 года.
Сергей: Было в 2014 году немного плохо, а потом было, наоборот, очень хорошо. А вот в 2022-м стало совсем плохо после 24 февраля. Тогда, в 2014 году Мариуполь хотели присоединить к ДНР, но не получилось, кто-то не разрешил. Университет переехал, СБУ, прокуратура.
Светлана: Батальон «Азов» к нам приехал еще в 2014 году. Это были обычные ребята. Я лично знаю многих и мне достоверно известно, что учившие их инструкторы были не только украинские, поэтому на 2022 год они были неплохо обучены. Ну, конечно, они идейны.
Что означает «идейные»?
Светлана: Это значит, они любят Украину и готовы за нее сражаться. О том, что кто-то из них кого-то насиловал, избивал, это смешно… Я работала риэлтером, заселяла многих из них, с некоторыми лично была знакома, они отличные ребята.
Проблемы с русским были? Я имею в виду и со стороны азовцев, и вообще в городе?
Светлана: Весь Мариуполь русскоязычен. Так я вам скажу, что большинство «азовцев» тоже русскоязычны. За время, когда я жила и работала в Мариуполе, ничего плохого я о них не слышала. Немногие проблемы возникли в самом начале, когда они пришли в город и выбирали себе места дислокации, а люди не хотели, чтобы они были там. Но потом они потихоньку разместились, и в течение семи с половиной лет мы о них практически не слышали. Было несколько заброшенных построек, которые город отремонтировал и дал «Азову» под общежитие.
Сергей: Проблем с общением на русском в Мариуполе не было абсолютно. То, что переводили документацию на украинский, и в магазинах просили, чтобы говорили на украинском, это имело место. Но в то же время для говорящих по-русски не было никаких притеснений. В муниципальных учреждениях к тебе обращались на украинском, а ты вполне мог отвечать на русском. Более того, часто продавцы и чиновники и сами переходили на русский.
Расскажите вкратце вашу личную хронику войны.
Сергей: 24 февраля я был на работе в комбинате «Ильича». У нас два больших завода в городе, «Ильича» и «Азовсталь». По радио объявили, что Россия напала на Украину и на Мариуполь со стороны Донецка отправились войска. Уже 24-го начались обстрелы. Стреляли не очень тяжелой техникой, авиации не было. Первыми пришли ДНР, Россия пришла 25-го, 26-го. Они подошли со стороны Бердянска и не встретили сопротивления. В общем, со стороны Крыма, и со стороны Бердянска, и со стороны Запорожья, Мариуполь заблокировали россияне. С севера уходили ДНР. Со стороны Новоазовской ДНР заходила вместе с Россией. То есть город заблокирован с четырех сторон.
Что жить в отрезанном городе?
Сергей: Мы это почувствовали 2 марта, когда у нас отрезали все коммуникации. Мы потеряли связь и интернет, никому позвонить по телефону было невозможно. Воду, свет и газ отключили – у нас газовое отопление.
Откуда вы брали воду?
Сергей: Нам повезло, мы жили в частном секторе, и у дома у нас был колодец. Такой, знаете, старый колодец, куда надо ведро спускать на цепи. И вся улица со своими веревками, со своими ведрами ходила в этот колодец, а потом с других улиц приезжать стали. Полиция потом тоже приезжала с большим баком, потому что воды не было.
Светлана: Младший сын, ему девять, сначала ничего, а потом начал переживать, спрашивать, когда мы отсюда поедем? А я не знала, что сказать. И было так страшно, что я решила вести дневник, потому что я не знала, останемся ли мы в живых или нет. Правда! Но на этом блокноте, где я писала дневник, на нем был герб Украины, потому я его не взяла. Потому что нас вывозила Россия, и я боялась, что его найдут и мне дадут по голове.
Работа остановилась?
Сергей: О чем вы говорите? Еще 24 числа поступило сообщение, что заводы должны быть законсервированы. 26 числа ходил по городу транспорт. 27-го, соответственно, уже ни один транспорт не ходил, заводы остановились.
Ваша риэлторская работа тоже прекратилась?
Светлана: Конечно, но у меня была еще одна работа, я делала веганский шоколад. Так там тоже производство остановилось, продавать было некому. Просто все упало.
И денег не стало?
Сергей: Деньги уже ничего не значили. Нельзя было ничего купить. 25 февраля я работал в ночную смену, и мы смогли пойти в магазин, сняли немного денег, думали, они понадобятся. А в банкоматы уже стояли огромные очереди. Сначала были лимиты, а потом исчезли, просто все банкоматы были сломаны. В начале марта не было ни банкоматов, ни магазинов. Понемногу магазины стали раскрывать. Люди у нас разные – есть и бессмысленные, есть и те, кто жил от зарплаты до зарплаты, – в целом начали разбивать стекла.
После того, как разбили стекла, многие брали продукты из магазинов?
Светлана: Я думаю, да. Мы не брали, потому что мы жили в частном секторе. Но рядом с нами не было супермаркетов.
У вас были запасы в подвале?
Сергей: У нас подвала нет, к сожалению. У нас оставалась «купорка», там консервированы разные овощи, варенье, которые мы не ели три года, хотели выбросить. Муки у нас было 6 кг. Первую неделю еще привозили гуманитарку, можно было безумные очереди отстоять, немного хлеба, крупы немного выдавали.
Светлана: Итак, коммуникации отрубили, еда начинает заканчиваться, холодильник пустеет, размораживается. Ну и вот, я запасы трачу бережно, я веган, им мало, а они так – нормально едят. Поскольку у нас был шоколад, мы могли позволить себе вкусное, то, чего другие не имели. Потом хлеб кончился. Это по-настоящему страшно. Вообще все это казалось страшным, такое… «разбудите меня!». Муж с сыном пошел навестить маму, это было 5 числа, то они еще не знали, что магазины были разграблены.
И в это время шли бомбардировки?
Сергей: Конечно.
То есть ты выходишь на улицу и попадаешь под обстрел?
Сергей: Это уже после 5 числа. Сначала они подошли к черте города и просто стояли. Было относительно тихо. Наши пытались сбить их на подходах, пока они еще не вошли в город. Те отвечали, но не слишком упорно. Поэтому первым пострадал Восточный район, который находился со стороны Новоазовска. Он, и еще страдал [поселок] Сартана, куда шли ДНР. Россия стояла и ждала какой-то команды… Дом начал остывать, еду мы готовили прямо на костре. Хорошо, что мы живем в своем доме. Дрова есть.
Это еще проблема спичек?
Сергей: Зажигалки и спички у нас были.
Светлана: Знаете, да, проблема – если женщина одна живет, бабушка, и не курит, то огонь неоткуда и взять.
Сергей: Ну вот, те, кто успел намародить сигарет, начал их менять. А мы курим. И вот сестра договорилась с таким перекупщиком купить блок Kent, он говорит, нет, мне деньги не нужны, хочу спиртное. Водку не хочу, хочу коньяк.
А потом стали сильнее стрелять по городу. Ходить стало опасно, и мы выбирались тогда, когда было более или менее тихо, когда мы чувствовали, что дойдем. Это было после 5, 8 мы уже маму с сестрой с восьмым марта идти приветствовать не рискнули.
Обстрел – это ракеты, бомбы, мины, стрелковое оружие?
Сергей: Стрелкового оружия мы вообще не боялись. Мы думали, когда так стреляли, что ничего особенного. А самолеты – вот что страшно. Выстрелы из стрелкового уже потом были, когда диверсионные группы заходили, когда шли зачистки, они там друг друга подстреливали. Но чаще всего русские избивали крупнокалиберным оружием по району дислокации украинских войск, чтобы захватить наибольший сектор. Такого, что пехота заходила, не было. Когда заходили, это были танки, БТРы. А так просто избивала артиллерия, авиация, танки, минометы.
Саша: На самом деле, мы много раз слышали автоматные и пулеметные очереди, но это было далеко. В последние дни, 17-18 марта, когда захватили наш квадрат, часто стреляли даже из пистолета. Как нам потом объяснили, это была «зачистка». Но кто кого-то «чистил»? Все всех. Но самый большой стресс был от самолетов.
Вообще, там в любой момент могло прилететь. Я шел навестить девушку, это было 8-е или 9-е число. А они еще очень интересно стреляли по колодцам, чтобы лишить людей водоснабжения.
И вот я шел мимо колодца, [который] в 20 метрах от меня. Около него стоят люди. И вот в колодец прилетает мина, между мной и людьми, метрах в 5 от меня и не разрывается. Я остановился, а потом, когда понял, что она не разорвалась, ушел, потрогал голову. Будто ничего не пробито, ничего не течет, все хорошо, пошел дальше. Потом мы к этому уже привыкли, 12, 13, 15 марта нас обстреливали уже всем, чем можно, не только минометами.
Не было ли мнения, что нужно иметь оружие, чтобы быть в безопасности?
Были, это касалось мародеров. Потому что было понятно, что вот, в магазинах продукты закончатся, куда они пойдут дальше? А от военных бесполезно, они же вооружены.
Кого вы боялись больше из военных: украинских или оккупантов?
Сергей: Украинцев мы, конечно, вообще не боялись. Боялись только, чтобы украинские войска не устроили возле твоего дома огневую точку. Как это было, как рассказывали ребята, рядом с которыми выше стояли войска. Вот, грубо говоря, «Град» – ВСУ отстрелялись и переехали в другие части города – а сюда, на это место прилетает снаряд российских войск.
Светлана: Если интересно, самый страшный для меня лично момент был, когда часа в три-четыре ночи, ближе к утру, прилетел самолет. Самолеты громкие, но днем выше летают, а этой ночью, он как призрак, вылетел как ниоткуда, и так низко, и быстро, и звук у него такой звонкий, и ты чувствуешь…
Сергей: Что будет жарко.
Светлана: Так как жарко. Когда он третий раз бросил бомбу, я уже помолилась, чтобы он… всех нас вместе и быстро. Первый раз, как призрак, быстро и «ба-бах!», потом снова откуда-то и снова. А третий раз так низко, что было ощущение, что он летит над нашим домом. Гул – нереален, уши до самого утра болели. Хотя я была в шапке. Мы спали в шапках, в капюшонах, потому что было очень холодно.
Какая-то организация города хоть как-то работала?
Сергей: Работала, пожалуй, на первой неделе. Пытались по крайней мере. А потом со 2 марта вообще никакие службы не работали.
Мэр сбежал?
Сергей: Насколько мы знаем, 26 числа мэр уехал из города в Запорожье. Остался его заместитель в хозяйственной части, но он уже ничего поделать не смог. Из-за постоянных бомбардировок.
Вы его обвиняете?
Светлана: Как мэр он поступил некрасиво. Но как человека я его понимаю. Он ничего не мог поделать.
Но я так понял, что он уехал, чтобы отдаленно хотя бы что-то делать.
Сергей: Мы не заметили, чтобы он что-то делал. Гуманитарка не приходила. Эвакуироваться было нельзя. У кого машина была, тот мог эвакуироваться на свой страх и риск под обстрелом. Кто-то мог прорваться, прорвался. А у кого личного транспорта, как у нас, не было, те сидели и ждали, когда откроется хоть какой-то коридор, чтобы выскочить из этого ада, из-под обстрела, уехать и ребятишек вывезти в спокойное место, где бы ни стреляли и где можно было бы элементарно умыться и поесть, приготовить на печи, а не на костре.
Светлана: Голову помыть. У нас хоть вода в приватном секторе была, но дома 5 градусов и на улице минус 6. Как вот ребенка купать? Когда эвакуировались, все женщины были в шапках и с немытыми головами. Мы за 3 недели не могли сходить ни в душ, ни принять ванную. Волосы грязные, тело грязные. Сначала спали в футболках, потом в свитерах, а уже в куртках и шапках. Начало холодать и было минус 11.
Тем временем все было хуже и хуже. Российским и ДНР-овцам уже начали давать команды, и они стали заходить в город. В нашем районе стояли блокпосты ДНР. Это уже в последние дни было. Мы вышли из дома к перекрестку и видим – они стоят. Говорят: «Ребята, все хорошо, мы уже всех зачистили. Туда идти нельзя, а туда можно». Типа, украинскую армию выбили. Я тогда им сказала: «А вы здесь, вообще, что делаете?» А он мне: Думаете, мне здесь хорошо? Луна здесь у вас за городом стояла, а семья у меня в Донецке, меня призывали, а я вообще не хочу здесь воевать. Мы здесь сейчас вас спасем и пойдем домой! Слава богу, меня там жена с ребенком ждут». И он, типа, объяснил: у нас в Донецке с 2014 года такое… Ну, ага, классное объяснение.
То есть они были сравнительно адекватными?
Светлана: Те, кого я видела, сравнительно – да. Я ни в коем случае не за Россию, но именно те, кого мы видели, с их стороны не было. Но и мы вели себя максимально корректно. Нужно, когда к ним подходишь, поднять руку. Белую повязку надеть.
Еще раз: правильно ли я понимаю, что о зверствах вы лично не знаете?
Светлана: О том, чтобы издевались над гражданскими, нет.
Саша: Мама, говорят, что на Левом берегу насиловали. Ане звонила подружка, говорила, что изнасиловали в соседнем подъезде девочку. Но опять же – она очень топила за Украину и сказала, типа: «Валите! У меня мужчина в ВСУ». Мы лично не видели. Слышали.
Кстати, когда мы шли к этому пункту эвакуации, видели многие колонны машин, которые пытались уехать, видели прессу ДНР-овскую. Вот, например, лежит украинская машина, разбомбленная, перевернутая. И вот он опустился на колени, ее сфотографировал, потом сфотографировал дуло русского танка, на нее направленное, и поехал дальше.
— Знаете, что я хочу вам сказать? Может быть, наша семья лично этого не видела, мы жили в частном секторе хорошего района. У нас не было непонятных рядом мародеривших товарищей. Мы не выходили практически из дома, никуда не лезли, куда не нужно. Я ни в коем случае не хочу сказать, что девочки сами напросились. Но, возможно, кто-то просто ходил искать есть. Может, кто-то оказался не там, может, надо было дома пересидеть. Возможно, кто-то ходил к маме или ребенку. Может, и у нас такое было.
Где они жили россияне, ДНР-овцы?
Сергей: Они занимали дома, которые были немного разбомблены.
Светлана: Тот, который говорил, что у него жена и ребенок в Донецке, мне говорил, что мы так же, как и вы, в доме без окон живем. Сейчас окна завесим одеялами, потому мы вас понимаем, нам тоже холодно. Мерзли, бедняги. Домой бы пошли, у детей и жены погрелись!
Сергей: Треш был с 14 по 16 марта. Русские проходили наш район, брали штурмом. Украинские войска отступали и огневые точки обеих сторон находились в жилом секторе.
Саша: Помню, как мы с отцом совершили вылазку, попытались пройти к башне Киевстара, где якобы была связь. Пытались прорваться. И мы вышли, прошли полторы улицы, и тогда стали очень стрелять. Причем и сверху, и снизу. Стрелять из чего-нибудь очень большого. И вот мы понимаем, что мы с папой одни на пустой улице. А потом видим, выбегает семья, человек шесть, с кучей собак, и говорят, что они с Балки, я присматриваюсь и вижу, что это моя бывшая одноклассница. Они жили на Балке, рядом с кладбищем, так с одной стороны Балки русские, с другой стороны украинские войска начали перестрелку с применением реактивной, неуправляемой артиллерии. И к ним два снаряда попало, уничтожило дом, уничтожило машину, и они бежали к своей бабушке, с щенками в руках, без вещей практически.
Людей много мертвых было в городе?
Сергей: Да, конечно. Валялись прямо на улицах. В разных районах было по-разному. Восточный пострадал первым. Впоследствии начался район «Украина» со стороны Донецка. И по мере того как русские войска продвигались, начиналось это «счастье». У нас, вблизи нашего района, первые трупы появились 5-6-го. Они лежали прямо на обочине.
Труппы мирных жителей?
Светлана: Да, только мирных. Солдат не было ни с той, ни с другой стороны. Лежали трупы вдоль тротуаров, рукотворные могилы вдоль дороги стали появляться. 5-6-го стали сильно стрелять, это была и авиация, и танки, и в колодец, где мы набирали воду, прилетела мина, крышу снесло в доме четыре дома от нас, человека завалило. И мы тогда с испуга побежали к маме мужчины, она жила в районе, где немного спокойнее было. Выскочили, а унести ничего не успели. Я имею в виду, что у нас были собраны необходимые вещи и документы, паспорта. Так пока мы были у мамы, было прямое попадание в наш дом, и часть наших документов сгорела.
Какая самая большая вылазка была у вас?
Сергей: Самая большая вылазка была 17 марта, когда ДНР уже поставили блокпост в детском саду рядом с нами, и мы с сыном ушли, узнать, как там мама и сестра, живы ли. Спросили у ДНР-овцев, можно или нет. Они разрешили. У мамы возле квартиры был «прилет», потому что окна порывало взрывной волной из креплений. Когда мы пришли, она попросила хоть как-то закрепить их, чтобы ветром не выбило еще больше. Подперли палками, проволокой примотали. В этот день сестра сказала, что русские объявили об эвакуации. Типа, езжайте, потому что, если не поедете, вы будете должны сами.
Вас заставляли уехать?
Сергей: Нет. Нас еще нет. Но люди сами желали. Поверьте, в такой ситуации [нет разницы] куда, главное выбраться. Если бы Украина вывозила, мы бы с удовольствием поехали туда. Но Украина не дала ни одного рейса. Или ей не дали – не знаю. Я вам скажу честно, что личным транспортом уезжали колоннами.
Светлана: Когда пришли ДНР, вывозили только в сторону России, и вот мы узнали, что на окраине города развлекательный центр имел пункт, откуда ехали эвакуационные автобусы. И мы решили поехать в Россию. У меня сестра живет в Таганроге. К этому пункту нужно было идти пешком, прямо по трупам.
Недавно говорили о десяти тысячах погибших.
Сергей: Это мало. Наверное, тысяч сорок. Мы видели, что они лежали вдоль дорог. А число… трудно определить. Мы ведь не знаем сколько сгорело.
Но, во всяком случае, десять тысяч не кажется преувеличением?
Сергей: Уменьшение. Мы с сыном, когда 17 марта была длинная вылазка, пришли к матери, узнали, что вскоре будет эвакуация. А потом – у нас няня воспитывала старшего ребенка, так она жила ближе всего к тому месту, которое с нашей стороны больше всего пострадало, сильно их обстреливали и бомбили. Мы хотели узнать, жива она или нет, возможно помощь какая-то нужна. Выходит, мы пошли к ней, и тогда мы видели эти трупы, лежащие среди домов. Но самое страшное, что в зеленой части города – там, где газоны, деревья – появились могилы, много могил. И сколько людей в этих могилах не знает никто, понимаете? Погибших не могло быть мало, потому что дома, процентов 80-90, пострадали очень сильно. А процентов 70 выгорело дотла. Где-то выгорело, где дыра в стене, где полдома нет. Вот у мамы, например, было прямое попадание, так у нее после пятого этажа дома нет, а дом девятиэтажный.
Российских обстрелов было больше, чем украинских?
Сергей: А Украина нас вообще не обстреливала. Единственная претензия, то что они заседали в живых кварталах и могли притягивать к себе огонь. А так, практически весь город, конечно, уничтожен Россией. Смысл Украины обстреливать свой город?
Светлана: Когда говорят, что «азовцы» стреляли в местных – это бред!
Саша: У моей девушки погиб прадедушка, и он просто замерз. Жил на левом берегу, 2 марта должен был попасть в дом. И уже 19 марта, когда мы уезжали, мы узнали, что он замерз от холода, 85-летний старик. Это было тогда, когда Россия с середины марта начала обстреливать левый берег с кораблей и прямо по жилым домам.
У отца друга погиб отец, недалеко от нас. Мы ходили, хотели узнать, что с ним, кстати, он родом из Новосибирска. В них центральной стены дома нет, туда попал снаряд, выстрелил танк, и человека завалило обломками потолка. Жена его лежала с контузией у соседей, с сотрясением мозга.
Сергей: Так что 10 тысяч – это очень уменьшенная цифра. Сколько жертв неясно. Вот, к примеру, в Буче, когда стали понимать точные цифры жертв? Когда начали разбирать завалы. И совершенно непонятно, что будет, когда Мариуполь возьмут или вернут. Если войдет ДНР, то боюсь, что погибших не будет вообще, проведут зачистки. И грубо говоря, погибшие будут только те, которых якобы убила Украина. Они ведь правду не озвучат.
Там эти страшные мобильные крематории…
Саша: За это я не знаю. Я знаю только то, что когда [оккупанты захватили] район моей тети, Россия сразу же начала показывать себя якобы освободительницей, выдавали красную икру, открыли доступ к продовольственным базам. Начали привозить гуманитарку.
Вы брали еду у россиян?
Саша: Мы жили в частном секторе, ничего не брали, вообще не ходили туда. А мама с сестрой брали, кажется. Но вы извините, люди три недели ничего не ели, они будут брать еду у любого. Мы думали, еще несколько недель таких пройдет, так мы начнем ловить крыс, собак, поэтому и русскую еду взяли бы. К тому же ребенка нужно кормить. Ему же не объяснишь, что есть ничего, сиди терпи.
Случалось, что было нечего есть?
Саша: Нет, у нас мама четко все распределяла, поэтому все были стройные и красивые. На день у нас была одна лепешка, диаметром из суповой тарелки, мы ее ели вчетвером
Выходит, там в стороне Бердянска было такое место, куда можно прийти, и там тебя эвакуировали?
Сергей: Я сейчас расскажу о процедуре эвакуации. Когда ДНР захватила наш сектор, и мы прорвались к бабушке с тетей, чтобы узнать об эвакуации, мне сказали, что в Старом Крыму, в 8-10 км от нас, проводится эвакуация на автобусах в сторону Володарска. Мы не поверили сначала этой информации и решили втроем пойти проверить, чтобы не тянуть с собой бабушку и малыша, потому что путь длинный. И мы шли через блокпосты, там было несколько проверок. Проверяли у отца, у меня паспорта, служили ли мы в ВСУ, смотрели татуировки на принадлежность к армии. Да и синяки смотрели на плечах от автоматов.
Саша: Мы шли в этот эвакуационный пункт через несколько блокпостов и проверок, шли через город, видели разбомбленную технику, воронки, труппы. Затем прошли через блокпосты и вышли к заправке. Часа полтора мы шли втроем. Дошли до того времени, там была заправка, где заправлялись русские автобусы. Мы спросили, есть ли эвакуации, и когда она, собственно, производится? Нам сказали, что с 8 утра до конца светового дня.
Светлана: Я спросила, можно, мол, поконкретнее узнать, эвакуация куда? А солдат, у него восточное лицо, бурят, должно быть, так гаркнул: «В Россию, женщина!» Я говорю: «Ну, ок». Вещей у нас было немного, тем более, как я сказала, самый важный чемодан у нас сгорел.
Саша: Я все время таскал с собой компьютерную сумку, и она осталась невредимой. И еще я вывез из Мариуполя тфилин и сидур. В самой сложной ситуации, когда самолет летал низко, я надевал тфилин и молился. И меня чуть-чуть отпускало. Стресс был просто колоссальный. Я не религиозн, но я не знаю, как без этого вообще было протащить…
Светлана: На самом деле да, каждый спасается, как может, я, например, писала дневник. Описывала каждый день. У меня родители в Винницкой области, папа после инсульта, и самое страшное из-за отсутствия связи, мы не знали, что во всей Украине происходит, мы думали, что у всех, то же, что у нас.
Саша: 19 числа нас эвакуировали. Мы ехали около часа, доехали до Володарска. Вошел военный, прекрасно экипированный, спрашивает: «Едут ли нацики? Если да, выходите, мы вас чпок». Все естественно засмеялись угодливо, чтобы не провоцировать товарища, и он тогда попрощался: «Ну, тогда счастливого пути». В Володарске, контролируемом ДНР, у нас переписали паспортные данные, спросили, куда хотели бы поехать, в Ростов, Таганрог или Воронеж и отправили спать в музыкальную школу. Там нас накормили – кашей и яблоком – и уложили спать на стульях. Нам принесли обогреватель и это было счастье. Кроме того, появилась слабая телефонная связь.
На следующий день мы 8 часов ожидали автобуса Таганрог. Чтобы сесть, люди дрались. Мы нет, слава богу. Ехали долго, часов 7, в мирное время там всего час езды, а сейчас ехали по объездным путям, люди немытые, у женщины рядом рана от выстрела, запахи, ну, вы себе представляете. Но мы уже привыкли. Главное, что мы ехали. Потом было два пограничных пункта – ДНР-овский, который мы проехали довольно быстро, и русский.
Были ли еще какие-то инциденты, типа «есть у вас нацики»?
Саша: Было было. Пришел товарищ, военный ДНР, говорит: «Есть кто из ВСУ?» Никто, конечно, ничего не сказал. «А есть кто из «Азова»?» Нет, никого нет. «Если есть из «Азова», то им не повезло. Их ждет военный трибунал, пожизненное или казнь. А если ВСУ, то они поедут домой в свои семьи. Все будет у них нормально».
«Азов», кстати, является частью ВСУ.
Саша: Совершенно признанная часть ВСУ, причем это элитный полк. Его демонизировали русские СМИ. В 2014 году там были добровольцы, которые действительно плохо себя вели, там были и уголовники, но их потом почистили. В 2016 году их присоединили к ВСУ и подтянули по всем стандартам.
Но сейчас они абсолютно нормальны, дисциплинированы, никаких зверств. У меня есть несколько друзей из «Азова», ничего не хочу сказать против них, нормальные ребята.
Кстати, 18 числа, когда мы приходили с мамой и папой спрашивать об эвакуации, то увидели желтые автобусы «Богданы» и спросили ДНР-овцев: «На этих автобусах вывозят?» «Не дай Бог, чтобы вас на этих автобусах вывезли. Отсюда пленных украинцев вывозят», – ответили. И действительно, я увидел в этих автобусах пацанов с украинскими шевронами, с белыми повязками, их везли в сторону Володарска, в сторону ДНР.
На границе с Россией мы стояли 12 часов. Нас там проверяли, просматривали всех. С отцом моим разговаривал ФСБ-шник полтора-два часа. Долгий был допрос, прикапывался по разным поводам. Смотрели телефоны (и на въезде в Россию, и на выезде из ДНР), не смущаясь, заглядывали в переписку на интимные темы. Осматривали предметы татуировок.
Отбирали документы?
Саша: Нет, не отбирали. Могли отобрать телефоны. Вот, например, у дяди моей девушки нашли телефон с фотографией Мариуполя и забрали его. Мы все фотографии удаляли.
Как вас встретила Россия?
Саша: 12 часов мы стояли в зале ожидания, нас снова накормили кашей. Без мяса. Каша там была их любимым блюдом, кашей и чаем. Которая, не помню, пшеничная или жемчужная. За нее там тоже, кстати, была чуть ли не драка. Но брань, это точно.
Мы были в состоянии напряженного ожидания, конечно, отца два часа нет. Девочек особо не опрашивали. Настойчиво предлагали статус беженца, прямо «Примите!».
Если ты принимаешь статус беженца, ты год не имеешь права уезжать из России, и у тебя забирают украинский паспорт. Мы сказали, что пересекаем Россию транзитом и не планируем оставаться в ней. Наш путь лежит либо в Испанию, либо в Израиль. По-настоящему, они очень боятся трогать людей, относящихся к другим странам. Спрашивали, куда мы направляемся? Как я отношусь к России? Поддерживаю ли я Украину или Россию?
И что вы ответили?
Саша: Я сказал: «Я поддерживаю ту сторону, которая не приносит войну. Но, слава Богу, в моем районе все стало тихо». Вы понимаете, надо было говорить так, чтобы не разозлить ФСБ-шника, но, конечно, не говорил, что «Россия – великое наше государство». Мы, конечно, не хотели оставаться в России. Как можно оставаться в стране, которая на тебя напала? Поэтому с помощью наших родственников в Таганроге мы переехали в Эстонию, из Эстонии в Польшу, а в Польше уже было хорошо. Нас встретил «Сохнут», и через некоторое время мы прилетели в Израиль.
